Работы на стоянке было много, о паре напомнил спокойный голос командира экипажа: На четвертом, срочно нужна «таблетка» (санитарная машина). Жизнь меня научила, чем спокойнее голос, тем серьезнее ситуация. Значит беда. Бегу! В неразберихе его посадили в конец полосы. Санитарки нет и в помине. Винт еще вращается, подбегаю к вертолету и не открываю, а «отрываю» дверь. От уведенной картины все оцепенело. Прямо на полу грузовой кабины лежал десантник – тело без рук и без ног. И кажется, еще дымилось. Дышит. Он жив! Ноги парализовало. Нокаут. Вместо действий в голове крутятся какие-то глупые вопросы. Почему он в берете? Как оказался и зачем на тельняшке ярко красный «Военный билет»?
Из оцепенения вывел страшный крик: Где санитарка??? Дальше все было на автомате, у ближайшего вертолета выдергиваю заправочный пистолет топливозаправщика, и подгоняю вплотную к вертолету. Укол обезболивающего. На куске брезента переносим мальчишку в кабину. В ТЗ-7,5, где двигатель расположен внутри кабины, положили сверху на крышку двигателя. Садимся вместе с водителем в автомобиль и выскакиваем на ВПП. И по ней, по матушке, напрямки к КДП. В воздухе вертолеты, на земле вертолеты, на полосе вертолеты, кругом вертолеты. И мы с тоннами керосина лавируем между ними. Один мальчишка за рулем, другой – на капоте, а я держу его всем телом, чтобы ни он не упал, ни его «Военный билет». У КДП на нас набросились, куда прете. А я на них, казалось, в тот момент за этого парня могу порвать. В голове был полный подрыв…
Каждой весной с первыми лучами солнца в госпитале Бурденко в хирургическом отделении – самый дальний корпус, что в конце аллеи происходит одна и та же божественная церемония: молоденькие санитарки бережно вывозят коляски молоденьких солдат-инвалидов (кто без рук, кто без ног) на улицу, погреться. И те и другие, не знаю, кто больше, радуются солнцу, как дети. Искалеченная, и, тем не менее, молодость – берет свое. Проходя мимо, невольно ускоряю шаг, не могу выдержать взгляды лиц, посеченных глубокими черными точками – следы подрывов. Сегодня, когда меня прижимают к «теплой, сырой стенке» и кажется, что отступать уже некуда, вспоминаю того парня. Но почему-то из памяти каждый раз отчетливо всплывает новенькая красная книжица, настолько новая, что страницы еще не слежались и корочки не прилегали, топорщились, словно приглашая, загляни. Не заглянул. До сих пор не знаю и не узнаю ни фамилии, ни имени, ни судьбы мальчишки-десантника из-под Хоста, но уже никогда не смогу простить это страшное слово «Подрыв».